Сын жительницы Воронежа записал и предал в редакцию TV Губернии воспоминания своей мамы – Тамары Копытиной о войне. Ей в 1943 году было 13 лет, но она уже работала помощником наборщика в районной газете и хорошо запомнила то страшное время.

Зимы в войну стояли страшно студёные. Дров было мало, сушняк из лесопосадки прогорал быстро и не давал ощущения тепла, а только обжигал кожу. Приготовить на таком огне пшённую кашу (другой не водилось) было можно. Но и этой скромной еде мы радовались недолго, потому что до конца месяца её не хватало.

Мы с папой (он не воевал, у него была бронь), мамой, старшей сестрой Зиной и младшим братом Володей голодали почти с самого начала войны. Голодали хронически и тяжело. В 1943 году мне исполнилось 13 лет. Старший брат Карл (его назвали в честь Маркса) с первых дней войны уже был на фронте и погиб через два месяца, пытаясь разминировать мост.

Летом 1942 года начались бомбёжки нашего села Абрамовка Таловского района и железнодорожного вокзала. Первый налёт переживали с необъяснимым животным страхом. Был выходной. Мы с сестрой помогали управлять корову, дали ей сена, напоили. Зина вдруг спросила: «Тамар, слышишь, гудит что-то?». Я слышала, но думала, что в маленьком оконце с мутным стеклом бьётся муха. Мы выбежали из коровника. Гудение стало настолько громким,что закладывало уши. Вражеских самолётов было много – десятка два. Они прямо над нашим домом взлетели повыше и стали пикировать на привокзальные пути, где стояли два эшелона с военной техникой и солдатами. Позже,когда бомбёжки всё повторялись, мы догадались,что наш дом-будка не интересует фашистских лётчиков. А о том, что за нами вниз по склону был хорошо замаскированный склад снарядов, они, к нашему счастью, не знали.

«Я буду стараться»

Однажды к вечеру мама пришла от соседей в приподнятом настроении. Оказалось, в редакцию районной газеты нужен помощник наборщика. Работа вроде бы не сложная – подносить кассы с текстом к печатной машине, но тяжёлая. Не дав ей договорить, торопясь и сбиваясь от волнения, я почти прокричала: «Я согласна, я смогу, буду стараться!». Мать прижала меня к себе, поцеловала в шею и заплакала…

Утром в понедельник я встала раньше всех. Надела платье цветами и красные почти новые туфельки. До редакции районки шли минут 20. В высоком доме с резными наличниками и следами зелёной краски – короткий узкий коридор, который заканчивался дверью с табличкой «Редактор». Навстречу нам шагнул высокий мужчина, представился Петром Сергеевичем, спросил, сколько мне лет. Когда услышал – 15, покачал головой. Наверное, знал, сколько на самом деле. Предупредил, что приходить нужно будет к семи утра, улыбнулся и сказал: «Старайся».

Затем пришла немолодая женщина-наборщик, привела нас в большую комнату с тремя столами, за которыми работали двое мужчин.

«Вот твой уголок и стул, – сказала она. – Тебя позовут, и ты перенесёшь кассу с текстом от одного стола к другому. Потом в соседнюю комнату, где стоит печатный станок. Если не попросят, можешь посидеть, отдохнуть. В конце дня протрёшь столы, вымоешь полы и можешь идти домой».

На следующий день с самого утра я была на рабочем месте. Поначалу довольно бодро включилась в редакционную жизнь, даже успевала между переносом касс убрать бумажки с пола, вытереть подоконники, чуть-чуть посидеть на стуле в углу. Но уже к концу третьего дня, наверное, из-за очень тяжёлых касс, энтузиазм пошёл на убыль.

Только к концу второй недели я смогла приноровиться и меньше уставать на работе, а между тем домашний труд с меня никто не снимал. Как и раньше кормила и доила корову Марту, в выходные полола огород, помогала с сестрой отцу с заготовкой сена в зиму. Наборщицы Катя и Нина, видя мои переживания, как могли поддерживали – то позовут перекусить с ними хлебом с картошкой,то предложат лишний раз посидеть попить с ними чай без сахара.

Горько и стыдно

К концу первого месяца всё чаще приходили мысли о том, сколько получу за работу и как обрадуются дома. Семье по-прежнему жилось нелегко, но сводки с войны стали другими: Красная армия наступала, почти прекратились бомбёжки села и станции.

Как-то редактор в конце рабочего дня собрал нас всех и сказал, что на следующей неделе выдадут зарплату и по 200 грамм хлеба. То, что дадут хлеб, поразило меня какой-то светлой радостью. Своей пекарни в посёлке не было и до войны, а в тревожные годы не до строительства. Готовый хлеб привозили в пять часов утра 1-2 раза в неделю, но иногда его не было и две, и три недели. И тогда мама при наличии муки пекла хлебные лепёшки, в особенно голодные дни добавляла в них мелко порезанную лебеду.

За первый месяц работы мне заплатили 45 рублей. Наборщицы получали по 180, но зависти не было и в помине. Понимала, что они делали более важное и сложное дело. Деньги и хлеб нам выдал редактор. И мне пожал руку, похвалил. Рабочий день кончился, и все заспешили домой. В кармане кофточки, обёрнутый в газетную бумагу, лежал хлеб. Хлеб, заработанный моими руками!

Издалека увидела, что мама сидит на лавочке у ворот. Сунула руку в карман, чтобы отщипнуть от горбушки ещё крошечку, но кроме бумаги там ничего не нашлось! Волна горячего стыда прихлынула к лицу. Очень захотелось убежать, стать невидимкой, или вдруг умереть – так было горько и стыдно перед мамой!

Откуда-то издалека послышался её голос: «Тамара, ты чего стала? Иди домой, корову пора кормить!». Ноги слушались плохо, что сказать, как объяснить? Я подошла, села рядом на скамейку и заплакала. Моя рука сама достала из кармана смятую обёртку с единственной крошкой хлеба. Теперь мы плакали обе…

Хлопнула дверь, послышался кашель и грубоватый голос отца: «Что случилось?». Мы хорошо знали его непростой характер и постарались сделать вид, что ничего особенного не произошло. Отец работал путевым обходчиком и уже после войны был награждён Орденом Ленина за безаварийный участок на ЮВЖД за все годы. Мама уже после рассказала ему про хлеб, на что он сказал мне: «Дочка, всё бывает, не тужи, скоро война кончится и всем будет хорошо!». И, помолчав, добавил: «Только Карла мы уже никогда не увидим, проклятые гитлеровцы!».

***

Рассказ мамы мне хочется дополнить несколькими фразами. Моё сознательное детство пришлось на 1957-1966 годы. Нас не приучали и не заставляли помогать родителям. Мы сами всё понимали. Приходилось с отцом смотреть пчёл, полоть и опрыскивать сад от плодожорки, рвать крыжовник и вишни, а потом вместе с мамой везти на продажу. Всё не перескажешь…И мне, и сверстникам-соседям на улице часто приходилось видеть безногих калек на низеньких тележках и слепых с чёрными выжжеными глазницами.

Для нас война была тогда рядом и напоминала о себе каждый день, каждый час. У братьев Г. отец воевал на флоте, вернулся с раздробленной кистью, у Николая М., Мыскова И., Волкова П. отцы погибли. На конце улицы жил Иван Ш. с женой – он горел в танке и ослеп. Брат моей мамы погиб, мой отец воевал в пехоте, его брат-десантник совершил пять прыжков в тыл врага был тяжело ранен. Для нас война с болью, с именами и лицами, уже отгремевшая и мёртвая, помнилась в каждом доме и каждом сердце.