Прославленный воронежский литератор, автор бессмертной повести «Белый Бим Чёрное ухо» появился на свет 29 ноября 1905 года. И, несмотря на то что до юбилейной даты остаётся ещё полгода, в столице Черноземья уже сейчас проходят тематические памятные мероприятия. Одно из них состоялось 5 апреля в модельной библиотеке № 32 им. Г. Н. Троепольского. Деятели культуры осветили малоизвестные страницы биографии писателя, а также поделились воспоминаниями от общения и работы с ним.

Душевный подарок

В работе круглого стола приняли участие члены Санкт-Петербургской общественной организации бывших малолетних узников фашистских концлагерей «Союз». Они поведали о пока что не особенно изученном эпизоде биографии Троепольского: с 1977 по 1989 год он переписывался с одной из своих читательниц, ленинградской художницей, бывшей узницей концлагеря Елизаветой Максименко.

Сам факт этой переписки вызывает удивление. Дело в том, что даже спустя десятилетия после выхода в свет эпохального «Белого Бима», Гавриил Николаевич получал десятки писем в неделю. Можно только догадываться, сколько их приходило в первые месяцы и годы после публикации повести. Хоть Троепольский сначала и старался отвечать всем, литератору очень быстро пришлось оставить эту затею. Иначе на работу времени совершенно не оставалось.

Председатель «Союза» Стелла Никифорова рассказала, что начало переписке дало письмо Елизаветы Максименко, в котором она отправила Троепольскому свои рисунки к «Белому Биму». Гавриил Николаевич в ответном послании назвал иллюстрации «душевным подарком» и посетовал, что подготовленная к изданию в виде книги повесть «Белый Бим Чёрное ухо» уже была снабжена рисунками. Из-за чего, мол, работы Максименко использовать «в деле» не удастся…

Увы, абсолютное большинство писем сейчас недоступно. Не найдены и многие «Бимовские» литографии Елизаветы Григорьевны. Но есть основания надеяться, что скоро всё это будет обнаружено и представлено публике. По крайней мере, члены «Союза» поиски продолжают.

Книги и «телеги»

Писатель Евгений Новичихин рассказал, что они с Троепольским познакомились в марте 1973 года.

– Именно тогда я пришёл на работу в журнал «Подъём», а Гавриил Николаевич был очень дружен с редакцией, – рассказал Евгений Григорьевич. – Троепольский заходил практически ежедневно. Рассказывал, над чем работал, куда ездил, с кем встречался… Мы с ними дружили. В друзья он выбирал представителей молодёжи, потому как с ровесниками у него сложились непростые отношения. Дело в том, что он появился в писательско-поэтических кругах довольно поздно, в пятьдесят лет, и воронежские литературные аксакалы встретили его недоброжелательно.

Литературная «мафия» того времени стала писать письма в Центральный комитет, что, мол, в Воронеже обком поддерживает беспартийного Троепольского, а их, коммунистов, не печатают. Доходило до того, что по этому поводу организовывали специальные мероприятия с участием политических деятелей.

– Помню, знаменитая сказительница Анна Королькова на этом собрании встала и сказала: «Вам надо писать книги, а вы пишете «телеги», – поделился воспоминаниями Евгений Новичихин. – Но «старая гвардия» никак не могла согласиться с тем, что опубликовавшись в «Новом мире», вчерашний агроном буквально сразу стал известнее их.

Любопытные штрихи к портрету Гавриила Николаевича добавил журналист, автор «Коммуны» Виктор Силин.

– Мы познакомились в 1970 году, – уточнил Виктор Владимирович. – И так вышло, что я оказался единственным, кому Троепольский дал интервью. Он относился к журналистам с пониманием, но от интервью отказывался. Естественно, оставить такой эксклюзив только для воронежской прессы я не мог. И опубликовал его не только здесь, но и в одной из федеральных газет. Конечно, Гавриил Николаевич обиделся. Но потом всё же сменил гнев на милость… А что касается внимания к изобразительному искусству, то здесь на память приходит следующий эпизод. В начале девяностых в стране вышел «пиратский» тираж «Белого Бима». И Троепольский звонил мне, жаловался. Больше всего его расстраивал не «украденный» недобросовестными издателями гонорар, а их наплевательское отношение к книжным иллюстрациям. Мол, у меня же каждый персонаж досконально описан. А они налепили каких-то совершенно неподходящих картинок по принципу «лишь бы было».

Обманчивая уравновешенность

А вот как о Гаврииле Троепольском вспоминает воронежский литератор, член Союза российских писателей Сергей Попов:

– По периметру Детского парка вальяжно трусит пожилой сеттер, а вслед за ним, постукивая массивной тростью, сосредоточенно вышагивает тоже совсем не юный хозяин его – сутулый, большерукий, в массивных посверкивающих очках. Облик старика исполнен несуетности, значительности, силы. Собачник этот разительно отличается от прочих встречных. И прочно запоминается. Даже охламону-дошкольнику, вовсе не склонному к изучению физиономий взрослых. (…)

Он протягивает книжицу в мягкой обложке и не спеша движется прочь. «…с пожеланием вырасти настоящим человеком…» Это одно из первых переизданий повести о черноухом чистосердечном псе. (…)

Уравновешенность его обманчива. Приходится быть невольным тому свидетелем. Большой зал Центрального дома литераторов. Излёт советских времён. Эрэсэфесеровский то ли пленум, то ли съезд. Выступающие пикируются, повышают голос, взывают к разуму. Происходит то, что и должно происходить на подобного рода встречах. Детали мгновенно выветриваются: западает лишь атмосфера – наэлектризованная, взрывоопасная, смутная…

Предварительных перипетий не ведаю. Вижу лишь, как он поднимается на сцену, не спеша подходит к президиуму и, воздев тяжёлую трость, тычет ею в тогдашнего литературного начальника Юрия Бондарева: «Ты Иуда Искариотский!..» Он повторяет это несколько раз, стоит и не уходит. И зал, и президиум не знают, как быть. (…)

Оказавшись в одном писательском союзе, общаемся на собраниях. Он опаздывает, медлит в дверях, шумно здоровается. Ему срочно ищут подходящее место, провожают, усаживают. Сообщают предмет разговора, испрашивают мнения. Он обводит присутствующих хитроватым взглядом, делает немалую паузу и уж потом начинает говорить – обстоятельно, не заботясь о политесе и краткости. Все внимают.

Его творческая кухня – дело интимное. О ней он распространяться не любит. Пишет скупо. Кажется, на него давит груз написанного. (…)

Время, как и положено, идёт. А он всё присутствует на нашем пиру: возникает в разговорах, на страницах, в проектах. Исподволь учит строже выбирать слова. А нам без науки этой – никуда.