Таисии Фёдоровне Ширяевой недавно исполнилось 89 лет. Она живёт в Воронеже с 1958 года, а до этого времени жила в Курской области. TV Губерния попросила вспомнить Таисию Фёдоровну трагические сложные моменты военного детства. Вот что она рассказала.

Два портрета

Учиться я начала, ещё когда была война. Город на тот момент был под оккупацией. Учительница нас собирала в своём доме, в подвале. Там стояли парты, которые удалось забрать из разграбленной немцами школы. Каждый сидел на том, что с собой и приносил: кто на стуле, кто на табуретке, а кто-то и на пеньке. Иногда нас проверяли: заходили старосты и комиссия. Они смотрели, что происходит в помещении. В эти моменты учительница ставила портрет Гитлера. А когда уходили – меняла его на портрет Сталина. Так мы учились до освобождения города.

Сахар под прицелом

Дом у нас был красивый, и в хорошем месте. Поэтому в доме разместился немецкий офицер и его денщик. Мой братик тогда был совсем маленьким, качался в люльке. Немец схватил эту люльку вместе с ребёнком – и кинул в угол. Мама бросилась к его ногам, умоляя не трогать малыша…

Нам она внушала – не попадайтесь, мол, немцам на глаза. Но это было почти невозможно. Денщик однажды увидел, как я со стола пыталась унести сахар. До сих пор удивляюсь, почему он в меня не выстрелил.

Через неделю после этого эпизода у нас дома немцы устроили гулянку. Веселились, играли на губных гармошках, застолье было. Компанию им составляли две русские девушки. Ещё через два дня мы узнали, что те девушки были партизанками. И в 15 километрах от нашего дома их поймали и повесили.

Под звуки молитв

В ночь, когда немцы на мотоциклах покидали нашу улицу, они обливали бензином дома и поджигали их. Мы с семьёй остались живы, потому что находились не в своём доме, а в подвале у соседа, дьякона. Она размещал нас внизу, а сверху, у себя, читал молитвы. Мы не раз у него были.

Я собирала своих кукол в ящик из-под тыловых шашек. Как только начинался вой сирены, означающий скорую бомбардировку, я хватала этот ящик и бежала через огород, через картошку, в подвал к нашему дьякону. Было ощущение, что горят и земля, и небо.

Долг за соль

Помню ощущение, когда совершенно нечего есть. Я однажды нашла копыто – и сварила его во дворе. На удивление, получился какой-то бульон. Но посолить было нечем. Мама дала ложку и сказала идти просить соль у соседей. Старшая сестра отказалась – она знала, что отдать долг у нас не получится. А я была очень послушной. И пошла. Нам её действительно дали.

А потом мама, чтобы рассчитаться за соль и накормить нас чем-нибудь ещё, отдала все свои платья и красивую шаль, в которой выходила замуж. Обменять вещи на продукты было не так-то просто: все вокруг сидели голодными, вещи мало кого интересовали. Мама искала возможность целую неделю: её не было дома, мы с маленьким братиком и сестричкой сидели одни. Потом она вернулась – с ведром зерна и банкой соли.

Зерно мы мололи на специально приспособленной для этого тёрке. По огородам искали замёрзшую картошку. А по осени высматривали колоски в поле. Рвали у прудов траву «сергибус» – теперь я нигде не встречаю такого названия. Варили борщ из трав, выдёргивали тростник из прудов, собирали клеевую смолу на деревьях (это считалось деликатесом). Ели всё, что не было отравой.

Голос Левитана

В день Победы на одном из столбов центральной дороги разместили «тарелку» – радиоприёмник тех времён. Помню голос Левитана, помню, как он объявлял об окончании войны. Рыдали абсолютно все, но это были слёзы радости.

К тем, кто вернулся, подбегали дети и спрашивали: не видели ли, мол, моего папу. А если он погиб, то в каком месте и когда?

И ещё – в самом начале войны я никак не могла понять: почему так много мужчин не могут победить какого-то там «немца»? Потому как то и дело слышала: «немец наступает», «немец захватил», «немец пришёл»… Из-за таких выражений мне казалось, что речь идёт об одном человеке.